21 июня 1941 года двенадцатилетнему симферопольскому мальчишке Роме Болтачеву вырезали в больнице аппендицит. Когда  он уснул,  то очень отчетливо увидел себя, шагающим с вещмешком за плечами по горным тропам, в обществе незнакомых людей. Пробудился он от сильного грохота. Сполз с кровати,  добрался до окна и увидал  далеко на горизонте зарево во все небо.

- Севастополь бомбят, - тихо сказал подошедший сзади хирург. – Война началась.

А два года спустя и впрямь шагал Рома партизанскими тропами Зуйских лесов – как в своем провидческом сне.

Отца, коммуниста, расстреляли по доносу в ноябре 41-го. В миг его гибели на гитаре, стоявшей в комнате Ромы, лопнула вдруг басовая струна. Громко, с таким пронзительным звуком, что Рома понял: вот сейчас, только что, не стало отца! Роман Болтачев уродился на свет поэтом, приобщенным к знаковой системе Мирозданья, и умел принимать, понимать, посылаемые через Космос послания, поступать согласно не рассудку, а чувству.

Мать, женщина беспартийная, болгарка, создала в городе подпольную группу из людей разных национальностей. В группу вошел и Роман. Когда зимой 43-го в Симферополь вошла Словацкая дивизия, третья в Европе по вооруженности, очень скоро солдаты и офицеры ее оказались в партизанских отрядах. Причем, в горы уходили они не с пустыми руками – с танками,  машинами, самолетами! Переброской словацких военнослужащих в леса занималась и группа Роминой матери.

В форме воспитанника Словацкой армии отправился как-то Рома Болтачев на задание в село Долинка. В вещмешке, под нехитрой снедью, нес он листовки. Передать их успел, но на явочной квартире их со старшим товарищем, Войтехом Якубчиком по кличке Бэла, схватили гардисты, словацкие жандармы. На допросе в штабе, в присутствии немецкого офицера, Рому так избили, что на нем места живого не осталось, и приговорили их с Бэлой к расстрелу.

Рома не удержался, расплакался в ожидании казни, но Бэла  ободряюще улыбался: «Не бойся, это словаки, они не дадут убить», Так и вышло. Ранним утром, еще до света, приговоренных вывели за село и приказали: «Бегите!».

Рухнув при звуке выстрелов в неубранную прошлогоднюю кукурузу, Рома с  изумлением обнаружил, что жив, даже не ранен! И увидел, обернувшись, как возвращается расстрельная команда в Долинку.

А вскоре пришлось отправляться в отряд и самому Роме. Мать успела выпроводить его из дома через окно, когда за ней пришли гитлеровцы. Расстреляли ее там же, где и отца, в том же рву, где упокоилось множество наших сограждан- патриотов.

На месте казни родителей Роман побывал после войны, уже будучи воспитанником суворовского училища. Сидел, вспоминал, оплакивал, когда  подошла к нему сзади маленькая девочка.

- Дяденька! - окликнула она  пятнадцатилетнего пацана.-  К кому вы, дяденька военный?

- «Здесь мать моя. А ты откуда?

- Я сирота. Меня в Дубках чужие приютили люди. Здесь у меня отец и брат…»

На память об этой встрече, о войне, забравшей жизни самых близких людей, написал Роман Болтачев стихотворение «Дубки». Только в стихах и смог он сохранить, обнародовать память о матери, отдать ей долг не только сыновний, но и гражданский, человеческий:  по вердикту официальных лиц, на роль советской подпольщицы женщина болгарской национальности не годилась!

Из Зуйских лесов, где « под каждым деревом человек лежит», изнуренного подростка вместе с тяжелоранеными переправили самолетом на Большую землю, в госпиталь. Навестить партизан пришли  шефы-комсомольцы, принесли по куску белого хлеба с маслом. Рома хлеб есть не мог, не решался! Смотрел на него, как на чудо. Забыл, что это такое!

В Майкопское суворовское училище брать его поначалу не хотели – уж больно маленький, щуплый, но возмущенный «партизаненок» буром попер на приемную комиссию: «Вас бы туда, где я был!».

По окончании училища поступил Роман Болтачев в  Военный институт иностранных языков в Москве, но  офицерской карьере помешала любовь. Будущему военному переводчику категорически запретили жениться на девице из «бывших», дворянских кровей, но вчерашний «партизаненок» не внял. Предпочел отказаться от престижного диплома и перспектив, перебрался с любимой к ее родне во Владикавказ  и, закончив факультет иностранных языков тамошнего университета, учительствовал в Чечено-Ингушетии. Много писал, переводил стихи горских поэтов, наживал верных, на всю жизнь друзей – как всегда и везде, где появлялся, а славой не грезил и в ряды признанных пиитов не лез.

А однажды Романа Федоровича вызвали внезапно  в военкомат и предложили ему вернуться в Крым. Так попал он в Учебный центр в Севастополе.

В то время расширялись и крепли отношения между СССР и Индонезией. Из Союза перегоняли в островную республику корабли и самолеты, а оттуда доставляли тех, кому предстояло осваивать в наших вузах  профессию морских офицеров.  Переводчик Болтачев, владевший в совершенстве английским, выучил вскоре и индонезийский.

И язык народа папуа. «Простой язык! – утверждает Роман Федорович. – Наши матросы его за три месяца выучивали! Всего пятьсот слов, многие – русского происхождения, и каждый третий мальчишка – Маклай!».

Языки вообще давались Роману Болтачеву легко. В детстве он свободно говорил по-болгарски, по-гречески, по-немецки, знал много крымско-татарских слов. С боевыми товарищами-словаками он поддерживает связь по сей день, знает много словацких песен и с удовольствием их поет. Роман Болтачев – единственный крымчанин, удостоенный словацкой медали «Заслуженный боевник против фашизму».

Конец службы в Учебном центре положило неудачное приземление на китайском аэродроме в Кунь-Мыне.

Казалось бы, Болтачев выбыл из строя окончательно, но уже через год неугомонный Роман Федорович снял инвалидность и стал ходить на судах промразведки сперва как рядовой переводчик, а затем и начальником. Жизнь без моря он себе мыслил так же мало, как жизнь без любимой женщины. То есть, вообще не мыслил!

 Впечатлениями от   бурной жизни морехода может Роман Федорович делиться часами: рассказывать о фестивале в Рио-де-Жанейро и о работе в Антарктиде, где проходил первый междунардный биологический эксперимент, о встречах с пиратами и в открытом море и в Либерийском порту, о людях, с которым щедрая судьба сводила Романа. Часто в море выступал он перед экипажами с чтением стихов и всегда восхищался тем, как слушали люди! Только с политработниками – за небольшим исключением – не находил никогда Роман Федорович общего языка. Мешал прямой, бескомпромиссный характер Болтачева. Он и в Союз писателей вступать отказался – из чувства независимости,  неумения творить по указке и кому попало отдавать честь.

Человек по-детски доверчивый, отзывчивый и неугомонный, Роман Федорович и на пенсии не сидит сложа руки. По собственному почину шествует над ветеранами войны своего микрорайона – по сравнению с ними и для них он - совсем пацан, «партизаненок»! И, конечно, пишет стихи. Ведь поэт он – милостью Божьей, а не промыслом начальников от искусства! Глава большой дружной семьи – целого клана талантливых, умных, честных людей – Роман Федорович готовит - с подачи сына - новую книгу стихов. Сын побуждает своего  замечательного отца разобрать тетради дневников, обработать и издать воспоминания разных лет и, возможно, Роман Федорович этим займется.  Многим людям во благо, потому что нужны людям, миру, погрязающему в унынии и насилии, такие светлые, бескорыстные личности, как он.

- В моих жилах течет русская, украинская, болгарская, татарская кровь, - говорит о себе Болтачев. – Меня невозможно рассорить с самим собой! И меня везде окружают прекрасные люди!

Может быть, оттого так, что к людям любой расы, национальной принадлежности и вероисповедания относится он   как к ближним своим - со  всей искренностью, доверием и любовью.

Бог даст,  и мне удастся когда-нибудь воздать Романа Федоровича за творимое им добро – дать жизнь роману-сценарию «Партизан», в основу которого положена судьба Болтачева.