На этот раз в себя я пришел на воздухе. На вольном све-жем, пахучем воздухе. И сразу же ощутил, что свободен – и от оков и от общества милейшего Владимира Ивановича с компа-нией. Я лежал на опушке высокого папоротникового леса, под прозрачным вечерним небом, а в нем парили с обезьяньими во-плями птеродактили. И, вестимо, не было в окрест ни одного брата по разуму! Не считая моего ангела, светящейся личности с добрым голосом.
— Ты подремли еще, Вася, - заботливо, как брату, внушал он мне. – Тебе силы возродить надо.
Будь ангел мой материален, он подал бы мне напиться, он поймал бы и зажарил какую-нибудь костеперую рыбину на ко-стре – благо, зажигалка оказалась при мне! Так же, как и «Ват-ра» - ура – и деньги! И хотя провалился я в эру, родственную коммунистической, где презренный металл ничего не стоит, гривны пригодятся мне, когда я отсюда вылезу: не на свадьбу, так на похороны! Ну, а если тут и заторчу…
Я представил себе, какой хипиш в грядущем научном мире вызовет обнаружение моих окаменелых останков в почве юрского периода, и рассмеялся. Чувство юмора и воображение ко мне возвращались, уже это радовало. Жаль вот только, что радостью, как и горем, в доисторическом мире делиться не с кем. Разве что с ангелом!
— Слышь, тезка! – с недопустимой фамильярностью ок-ликнул я хранителя, - Прикинь, а может я и есть родоначальник человечества? Побродим тут по лесам, найдем остатки НЛО с чудом уцелевшей инопланетяночкой на борту…
Воображение уже писало мне восхитительные (Мариши-ны!) черты предевы , когда ангел предостерег меня: «Ты не до-ма».
Это точно, дома у меня таких штук не водилось. У меня водились только рыжие тараканы, а то, что перло на меня из ле-су, было натуральным тиранозавром, в точности как с моих кар-тинок.
Благодаря этой точности или же приобретенному в ходе систематических избиений слабоумию, я не испытал ужаса. Да-же не утратил бодрости духа!
— А ну пшло вон! – прикрикнул я на чудовище.
Оно подчинилось, как вымуштрованный пес.
Я решил отложить на потом размышления о нелогичных поступках Владимира Ивановича: грозил он мне костром, а за-сунул разнообразия ради в эпоху доисторическую. Если, конеч-но, это сделал он. Во всяком случае, тот, кто со мной обошелся столь странным образом, едва ли стремился расширить мой кру-гозор. Если не собирался заказать мне впоследствии живопис-ное полотно на заданную тему. Я встал, отряхнулся и зашагал по первозданной земле – куда глаза глядят, искать ветра в поле или новых приключений на свою голову. Вот теперь-то уж точ-но, равных мне на планете не существовало, я оказался единст-венным в своем роде! Однако, сознание собственной исключи-тельности наполняло меня не гордостью, а тревогой. «Куда вас, сударь, к черту занесло?» - процитировал я слова популярной песенки и… услышал стук топоров.
— Что это? – ошеломленно спросил я у ангела.
— Ступай дальше – увидишь, - резонно ответил он. Я и пошел.
Стук топоров настолько меня загипнотизировал, что я на-мертво позабыл об опасностях. Благо, ангел был на чеку.
— Воздух! – прокричал он.
Какой-то давно не пуганный птеродактиль попытался было меня закогтить, но я оказался увертливым и слинял в чащу.
Стук топоров меж тем приближался, и очень скоро я вы-шел на обширную просеку. При виде зрелища, что открылось мне там, я бы точняком лишился рассудка, если бы обладал им хоть на йоту, ибо очам моим предстала группа свирепых мужи-ков, гомо сапиенсов в натуре. Мужики задорно рубили папо-ротниковый лес.
— Ни хрена себе! – только и сказал я.
Но тут же очухался и призывно заорал: «Эй!»
Лесоповалочные работы прекратились. Три десятка глаз настороженно уставились на меня. А затем, с топорами наизго-товку, мужики направились в мою сторону. Я поднял руки, по-казывая, что у меня-то они пусты, и ничего я против лесорубов не замышляю. Но в их эпоху этот известный жест миролюбия еще, наверное, не был понятен массам. Лесорубы грозно на ме-ня надвигались.
— Да я же свой, мужики! – удивился я их агрессивности, - Тоже человек, не видите, что ли?
— Здоровеньки булы! – ответил один из них, и тут даже я, способный поверить в произрастание яровых на Венере, едва не грохнулся в обморок. Я уставился на них молча, в полной прострации, и до меня стало медленно доходить – на уровне солнечного сплетения – как мало походят они на классических кроманьонцев. Во-первых, они брили морды и головы, оставляя лишь усы да оселедцы, во-вторых, одеяния их представляли из себя обрывки скафандров. Передо мной были укры во плоти и крови! Ведь это укры, если верить кирпичнолицему графоману, истребляли динозавров и папоротниковые кущи! Пан Драч ока-зался провидцем, а не безумцем, выдающимся умом современ-ности, я же гнусно изгалялся над ним!
Мне стало до того стыдно моего плебейского высокоме-рия, что я не ответил на приветствие укрского атамана.
— Здоровеньки булы! – набычась, повторил он и крепче сжал топорище.
— Ну да, здоровеньки! – пробормотал я. Те немногие ук-раинские слова, которые я умел выговаривать, повылетали как на грех из моей перетрудившийся бестолковки. Зато я просек, что передо мной не какие-нибудь там мирные укры, что сажают картошку и добывают уголь, но укры воинственные, скорые на расправу. Укры-покорители Земли.
— От тож! – сообщил я первое, что пришло на ум. И осоз-нав, что надо срочненько что-то делать во спасенье свое, заорал на весь лес общеизвестную песню: «Ты ж мене пидманула, ты же мене пидвела».
Укры внимали мне, как Ленин Аппассионате в авторском исполнении. Их фейсы светлели на глазах.

— Добре, - похвалил меня атаман, когда я наконец за-ткнулся.
— Хто такый?
— Пан Василь Тымошенко, - с достоинством отрекомен-довался я.
— Добре, пане Василю! – и детина в космических обнос-ках протянул мне мозолистую длань, - Пан Киян. Ласкаво про-симо до становища.
По пути к становищу пан Киян популярно объяснил мне, что не так давно их ватага прибыла на Землю с далекой звезд-ной системы. Прибыла в результате раскола тамошней цивили-зации на укров и москалей. Москальская партия пришла к вла-сти и принялась гнобить укровую. И тогда вожди оппозиции решились на рискованный многовековой перелет к той обето-ванной земле, где не пахнет ни москалями, ни прочими. Они погрузились на могучий корабль, прихватив на борт всякой твари по паре, и стартанули в Дальнейшую Неизвестность. К несчастью, и прочие оказались не пальцем сделаны. Они вознамерились добить укров – так, чтоб и духу их не осталось в галактиках и вселенных. Небольшие экспедиционные отряды врагов уже во всю орудуют на Земле, но укры – заверил пан атаман – либо лягут костьми рядышком с динозаврами, либо вышвырнут клятых ворогов обратно в просторы Космоса.
Я усек, что расслабляться нельзя. Я ведь не был чистопо-родным потомком укров, а им могло не понравиться, что в моих жилах течет еще и кровь всяких прочих: клятых москалей, пшеков и, наверняка, татаро-монгольских всадников.
— Ты звидкэля сам будешь? – как прочел мои мысли пан Киян.
— С иншой доброй кули, - отрапортовал я, - З Севастопо-ля.
Тот факт, что я был укром инопланетным, объясняло мое скверное владение мовой. Инопланетный укр имел право изъясняться на диалекте своей звездной системы! С этим пану Кияну пришлось смириться. Его грело уже то, что братских укрских народов в космосе – каждый третий. А когда целью своего визита на Землю я назвал упрочение межукрских контактов, спутники мои возликовали: уж теперь-то москалям и всем прочим придет конец! Дружной ватагой мы грянули уда-лую песнь про Марусю и тот час же, словно в ответ на призыв, навстречу нам выскочила шобла дородных теток в юбках и венках из папоротниковых веток. Почему-то слабый пол пообносился сильнее сильного на стыке межпланетного прошлого и временной земной дикости!
Минут пять спустя, вопя, свистя и отплясывая на ходу го-пака, мы вышли к становищу – аккуратным мазанкам на высо-ком берегу спокойной реки. Старухи и дети, разделывавшие ящера, со всех ног устремились к нам.
Коверкая слова, я спросил у пана Кияна, как обходятся они без огня, и пан Киян сообщил с прискорбием, что огонь они привезли с собой, но клятые москали его стыбрили. Атаманова печаль была мне близка: жрать пресмыкающихся сырыми и мне стало бы тошно. И все же благородный порыв подарить атаману свою одноразовую зажигалку я подавил: я помнил, что негоже следить в минулом материальными телами. Потому и собственное мое следовало убрать отсюда чем скорее, тем лучше.
Утаив от соплеменников зажигалку, я лишился возможно-сти покурить, но история, как и искусство, требует жертв!
Когда ящер был разделан на порционные куски, и все от мала до велика собрались подкрепляться им, пан Киян потребо-вал, чтоб я поведал народу о жизни укров в Севастополе.
И тут я допустил промашку. Я заявил, что на моей планете укры соседствуют с прочими, часто вступают с ними в браки и в целом, за исключением незначительных эксцессов, живут душа в душу.
От подобной этнической нечистоплотности присутствую-щие чуть не подавились игуанодоном.
— Цэ погано! – выразил общую точку зрения атаман, - Ты, пане Василю, колы повэртаешься до хаты, кажи нашим братам, что укр москалю не товарищ!
— Геть инших! – солидарно подхватили сородичи.
Моя миротворческая миссия обречена была на провал, но все же я попытался внушить дремучим пращурам истину, что и худой мир лучше доброй войны. Заявление это лишь подстегну-ло их воинственный дух. Один из казачат приволок из мазанки атамана нечто среднее между подзорной трубой и телескопом и велел мне поглядеть в окуляр. Так я узрел еще одну колоритную картину: оборванцы в косоворотках, в обществе низколобых, волосатых, но довольно милых подруг рубили кремль. Не иначе, где-то в Танзании. А уж ту парочку, что кропила потом пашню чуть севернее, я с детства знал как облупленных. Знал не лично, конечно, а из мировой литературы! Эти двое, как и мои хозяева, были творцами всего сущего на Земле. В миг, когда я на них глазел, они обсуждали грядущее человеческого рода. Для того, чтоб он длился, перволюдям надлежало оженить сыновей. Задача для перволюдей непосильная, но эти двое, как мы знаем, выкрутились!
Короче, невзирая на усилия пана Драча, происхождение человечества так и осталось для меня тайной за семью печатя-ми. Любознательность моя, впрочем, подавлялась проблемами житейскими: хотелось курить; хотелось есть; но не ящера, хоте-лось лечь спать, а проснуться в своей постели, рядом с ласковой красивой Маришей, которой плевать укр ли я, а если да, то по-чему и на сколько.
Спать меня, как почетного гостя, уложили в сенях мазанки атамана. И я совсем было прикемарил, когда бдительный ангел тронул меня крылом за плечо.
— Слушай! – приказал он.
Я послушно переполз ближе к двери и высунул нос нару-жу.
Во тьме доисторической ночи, на лавочке у стены беседо-вали шепотом двое: пан хозяин и некто, кого я знал по родной эпохе, но вспомнить не мог.
— Не слухайте цього собаку, пановэ, - внушал моему хо-зяину этот гад, – Цэ москальский шпыгун. У тому роци шпыгун москальский святый вогонь выкрав, а цэй до рэликвии дорыва-еться.
— Пэвен? – засомневался все-таки атаман.
— Якшоб не знав, не разбуркав бы пана отамана, - поклял-ся сексот, - Не виришь мени, скыдай з посады верховного жэр-ца!
Жизнь моя снова оказалась в опасности, но теперь я знал: то, что я ищу – рядом. В местном храме. Остается лишь найти храм.
В этом, как ни странно, помог мне атаманов сексот. Он до-вел до сведения атамана, что за ужином я глаз не спускал с их жрицы. Не с нее самой, причем, а со святыни у нее на груди. А когда расходились спать, замедлил шаг подле второй с краю ха-тынки, ее обители. Всего этого я, правда, не делал, но упущен-ное следовало наверстывать.
Проскользнуть незамеченным мимо двух трезвых бодрст-вующих мужиков представлялось мне задачей неисполнимой. Поэтому я открыто вылез наружу: почетному гостю перемкнуло справить нужду!
— Пане Васылю! – позвал меня атаман, едва я достиг угла мазанки, - Дали нэ ходы – нични звири зъисы тэбе!
— Наш обычай запрещает срать возле хаты, - ответствовал я с достоинством, - Если я нарушу обычай, мой народ от меня отвернется.
— Ты мой гость, пан Василь, - жестко возразил атаман, - Если моего гостя съедят, я потеряю уваженье к себе.
— Тогда пошли со мной одного из своих казаков, - пред-ложил я компромисс. Одного казака – с топором или без – я бы угомонил запросто. Пару – тройку угомонил бы, но, увы, не все племя.
— Не гневи меня, пане Василь, - напрягся пан Киян, - Свой обычай соблюдать будешь в своей земле, а в моей ты – гость, и твой долг – чтить волю хозяина.
Диалог этот я привожу на единственном языке, которым мало-мальски владею, потому что иначе не воспроизвел бы его. Я в совершенстве не знаю мовы, но не потому, что испытываю к ней предубеждение, отнюдь: нелепых языков, как и плохих народов – не существует. Но я рос в русском городе, ходил в русскую школу, получил специальное образование еще до украинизации Крыма, а затем мне стало попросту не до занятий лингвистикой. Тем паче, что талантом полиглота Господь меня обделил. Да и языковой экстремизм, насаждаемый Киевскими начальниками, вызывал во мне чувство протеста: проникаться чем-либо из-под палки я не умею и не берусь. Впрочем, я трош-ки отвлекся!
На попытку пана Кияна лишить меня свободы передвиже-ния отреагировал я так же, как на дурацкие директивы чиновного Киева, то бишь с возмущением. Пан столь явно оскорбил мою неприкосновенную личность, что я шагнул во мрак, не удостоив его ответом. Он с его выродком подорвался за мной. В отличие от Кравцова, они не орали в спину мне: «Стой, стрелять буду!», но могли без предупреждения метнуть топор. Так бы они, может, и сделали, не мешай им темнота. Им, причем, она мешала больше, чем мне, потому что мой верный ангел освещал мой и только мой путь.
Дверь нужной мазанки я толкнул, когда по становищу сыграли тревогу. И сразу же увидел ее – Дияну в теле Мариши. С Маришиным крестом на груди. Она шарахнулась от меня, за-пустила в меня чем-то тяжелым, но и я не собирался с ней цац-каться. Я достиг цели. Почти достиг, потому что клятые укры настигли меня!
— Я знал! Говорил! Я предупреждал! – гремел над стано-вищем глас жреца.
— Москали, геть из нашей солнечной системы! – вторили соплеменники.
— Смерть лазутчику! – требовали свирепейшие из свире-пых.
Перекрыть этот гвалт не мог даже сам пан атаман с его властным покриком. Не говоря уже о виновнике торжества. Мне оставалось лишь дожидаться, пока пан Киян наведет по-рядок в рядах. И когда от меня потребовали перед всем народом признаться в злодеянии, мной замысленном, я ответил с негодованием, что желание гостя, тем более сексуальное, закон для любого укра, где бы он ни был. Да, пуше прочих баб мне глянулась та, к которой вошел я под покровом ночи. Я хочу ее и требую, чтоб мне ее предоставили. А реликвия их на фиг мне не нужна – я вполне обхожусь своей. С этими словами я вытащил зажигалку и чиркнул ею.
Впечатление это произвело неописуемое. Укры ахнули ра-зом и благоговейно попятились.
— Откуда у тебя огонь, пане Василь? – сразу на полтона ниже взял атаман.
— Я его высек – объявил я так, будто и впрямь был Про-метеем, - Я вам оставлю огонь и научу вас его поддерживать, если вы сами этого не умеете – еще или уже – но за огонь вы дадите мне женщину, которую я облюбовал.
— Она жрица, - заартачился атаман, - Возьми любую дру-гую.
— На другую у меня не стоит! – объявил я во всеуслыша-ние.
— Панове! Панове! Не верьте ему! – попытался переиграть ситуацию жрец, но я прервал его громким призывом: «Люди! Принесите сухих веток, и я добуду для вас огонь из этой реликвии! Вы зажарите вашу ящерицу и поедите, как то подобает украм! Так, как ели ваши предки у далекой звезды! Как едим мы, ваши браться на славной планете Севастополь!
(Видели бы они, что и как мы едим!)
Как ни грустно признавать правоту Дьявола, но желудки оказались для укров поважней табу. Они дружно бросились за ветками папоротника. Все, кроме жреца и пана Кияна, которого обуяла жадность.
— Слухай, пан Василь, - предложил он, понизив голос, - Насовсем бери бабу, а нам дай свою реликвию.
Такого рода сделка не устраивала меня по многим причи-нам, поэтому я ответил с нотками возмущения, что без бабы как-нибудь обойдусь, а вот без реликвии – нет.
— Каждый, кто рожден на моей планете, получает такую реликвию однажды и на всю жизнь, - дал я волю своей фанта-зии. — Севастопольский укр жив до тех пор, пока жив огонь в его амулете. Лишиться реликвии – значит потерять честь, упо-добившись всяким прочим!
Честь мою пан Киян ценил не больше, чем жизнь игуано-дона. Да и жизнь мою – тоже. Пан размышлял, как бы тихонеч-ко меня замочить, чтоб завладеть зажигалкой.
— Поговорю со жрицей, - придумал он какое-то западло.
Он не знал, что я исчезну из его становища сразу же, как только сниму крест с Дияны!
Мне бы следовало насторожиться, когда атаман объявил с удовлетворением, что ради блага народа жрица готова нару-шить обет безмужья: кому-кому, а Дияне были известны по-следствия нашей встречи – но мне хотелось поскорее завершить свою миссию! И напрасно мой ангел и инстинкт самосохранения твердили: «Берегись, Васька, тут что-то нечисто!»
Я вошел в мазанку, где с коварной улыбкой на устах под-жидала меня чертова тварь. Она лежала в позе распутницы на ложе из папоротниковых веток – выставив напоказ то, что предназначалось мне одному! Уже за это я бы с радостью ее придушил! Но разве мог я причинить вред Маришиному бедному телу?!
Поэтому я приблизился спокойно к наглой скотине, сел рядом, и, наклонившись к самому ее уху, прошептал: «Ты зна-ешь, зачем я здесь!» И сдернул с мерзавки крестик!
Ничего не произошло. Кроме того, что Дияна стала дико хохотать, а ворвавшиеся снаружи укры потащили меня на вы-ход.
— Ой, дурак! – надрывалась от смеха ведьма, - Думал, Дияна дура, а он с умом! Не твой это крест! – выпалила она мне вслед, - А твой где – вовек не узнаешь!
К тому, видимо, все и шло.
— В реку его! – скомандовал атаман.
Толпа подхватила меня и бегом понесла к обрыву. Оттуда, с гиканьем, свистом и пением про Марусю меня, раскачав, швырнули во тьму, чреватую водяными хищниками.
— Прости, Мариша! – подумал я на лету.

До смерти я не долетел – не дал ангел. Мощным сиянием он толкнул меня к береговой кромке, и я не приводнился, а приземлился, точнее даже сказать – пригадился, потому что угодил на спящего динозаврика. Ящер, смягчив удар, ретиро-вался как мог стремительно, а когда стих его обиженный вой, я услыхал вблизи себя голос: «Ну, и как вам тут понравилось, Тимошенко? Неплохо поразвлеклись?
— Что да, то да, - вынужден был признать я.
— Вы мне доставили огромное удовольствие, - сообщил он.
— Вы мне тоже, - ответил я взаимностью, - Вы существо театра, сударь.
— Я многогранен, - самодовольно поправил он, - И я не существо – я субстанция. Да! – поспешил он меня порадовать, - ваша зажигалочка у меня! Вот, извольте. Вы, конечно же, хоти-те курить.
— Если это не отразится на гармонии мира, - сразу же со-гласился я.
— На гармонии этого мира?! – весело расхохотался Дья-вол. Он сидел со мной рядом, в облике пана Драча (он же – вер-ховный жрец укров и атаманский сексот!) и глядел на воду, в которой что-то подозрительно булькало.
— Курите, Тимошенко, курите вволю. В этом мире вы мо-жете поступать как вам заблагорассудится. Ведь его – отчасти – создали вы. Неужели вы его не узнали?
— Не понял! – обалдел я.
— Ну, как же! – развеселился он еще больше, - Его сотво-рили мы с вами.В дружном соавторстве! Мне принадлежит со-держание, идейная, так сказать, основа, а вам – антураж. Все эти звери, птицы, люди! Людей, - признался он по-соавторски, - я привнес из второго цикла рисунков. В первом вы изобразили их абы как, все больше на заднем плане. Зато в сатирическом варианте они получились весьма колоритные! Вы что, и их не узнали? – Дьявол сокрушенно покачал головой: — Я понимаю: Сто двадцать седьмой, как обычно, переусердствовал. Приношу вам свои извинения, Тимошенко, но я не предполагал, что в своей ненависти к вам он зайдет так далеко.
— Все вы предполагали, - опроверг я устало, - И за то вам спасибо, что избавили от костра. Ведь это вы распорядились не жечь.
— Разумеется, - кивнул он, - Кто, как не я. Я так привязал-ся к вам, Тимошенко, что, пожалуй, залил бы ваш костер свои-ми слезами! По причине глубокой личной симпатии я и преподнес вам этот подарок – он сделал широкий всеохватывающий жест. – Мир, созданный вами, сударь, по законам вашего образного мышления!
«Круто! - подумал я и усмехнулся во тьму, - Неблагодар-ное это дело - творить миры. Тебя же и порешат в них твои соз-дания!»
— Отрадно, что вы пришли к этому выводу, - одобрил Дьявол ход моих мыслей.
— Но Дияна-то здесь - откуда?! – почувствовал я подвох, - Дияну я не изображал!